Премия Рунета-2020
Россия
Москва
+5°
Boom metrics
Звезды5 августа 2011 17:20

Николай Петров: Причастие музыкой

Николая Петрова не стало 3 августа 2011 года. Знаменитый пианист скончался на 69 году жизни. "Комсомолка" публикует одно из ярких интервью великого мастера

Большой человек, большой ребенок, выдающийся пианист, он входил в элиту отечественных музыкантов-исполнителей. Его залы были постоянно переполнены. Бах, Моцарт, Рахманинов, Бетховен, Чайковский, Бернстайн, Гершвин и другие гении, прошлые и современные, нашли в нем глубокого и виртуозного интерпретатора.

Общественный темперамент превратил его, несгибаемого борца за справедливость, в Тиля Уленшпигеля: так в шутку и всерьез называла его жена Лариса.

Непередаваемое чувство юмора смягчало его бурный характер.

Запись нашего давнего дружеского разговора звучит сегодня, когда его не стало, особенно выразительно.

- Коля, чем отличается репетиция от концерта?

- Репетиция имеет право на ошибку, концерт ее не подразумевает. И все-таки стараешься, особенно на генеральной, не выкладываться до конца, но, в общем, честно говоря, увлекаешься.

- А что дает сам концерт?

- Радость встречи со своей публикой. Будучи в достаточно зрелом возрасте, я стараюсь новые места не обживать, а бывать там, где уже в течение десятилетий гастролировал. И, в общем, я не могу пожаловаться на пустые места в зале.

- Где живет твоя публика?

- Она живет во всем мире. Но моя любимая публика здесь, в России. Я люблю ее больше остальных, хотя остальных люблю тоже очень, но эта публика приходит вопреки всему. Все страшно трудно, билеты дороги, зарплату не платят, опасно ходить по улицам – казалось бы, минусов больше, чем плюсов, и все-таки моя публика сидит в зале и после концерта неизвестно на чем добирается к себе в спальные районы.

- Ты имеешь в виду не москвичей только, а и провинцию?

- Я очень не люблю слово «провинция». Скорее, это большая Россия.

- Коля, а каким ты был мальчиком? Нежным, упрямым, настойчивым?

- Я был очень своенравным, драчливым, громким, надоедливым. Что еще можно сказать, чтобы не оскорбить юного Петрова... Во всяком случае, если бы у меня был такой сын, как я, насколько я себя помню, то, наверное, ему пришлось бы несладко.

- Я когда смотрю на тебя на сцене, мне всегда кажется, что ты сохранил в себе много детского. Резкого и драчливого мальчугана ты в себе тоже сохранил?

- Не знаю, ко мне уже лет двадцать пять прилипло прозвище – Пьер Безухов... Нет-нет, я был очень неудобным юношей.

- Ты сам хотел учиться музыке или тебя обучали насильно?

- Моя бабушка, замечательная пианистка, окончившая с золотой медалью московскую консерваторию, была моей первой учительницей. И после ее смерти еще долго находили в потайных уголках куски ремня, с помощью которых мне прививалась тяга к прекрасному. Я, конечно, был страшным непоседой. Я обожал всякую беготню, гулянки, игры и должен сказать, что даже с сединами не приобрел усидчивости. Правда, Господь дал мне такое качество, что мне нужно меньше времени на освоение нового сочинения, чем кому-то другому. Это ни в коей мере не является моим достоинством, и этим нечего хвастаться. Кроме того, в моей памяти укладывается то астрономическое количество сочинений, которое я сыграл. Это не значит, что я могу каждый концерт вот так сразу сесть и сыграть. Хотя думаю, что десятка полтора концертов, таких, как Второй Прокофьева, Первый Чайковского, Второй Рахманинова, Пятый или Третий Бетховена, после хорошего возлияния в четыре утра, если меня поднять, я сыграю.

- Когда смотришь на тебя за роялем, такое впечатление, что тебе, действительно, очень легко все дается.

- Опять же ни в коем случае не выставляю как личную доблесть, но с того момента, как я в Центральной музыкальной школе, в пятом или четвертом классе, сдал экзамен по гаммам и сольфеджио, за всю свою жизнь я не сыграл ни одного упражнения. Все то, что необходимо для поддержания формы, я нахожу в тексте музыкальном, которое должен исполнять на сцене. Я ни в коем случае никому этого не советую, это сугубо индивидуально. На некоторых конкурсах существует такое правило, что нужно за несколько дней выучить новый концерт и сыграть его в финале. В частности, на конкурсе в Брюсселе. Во-первых, я был единственным из финалистов, который сыграл этот концерт наизусть. Но я сейчас даже фамилию композитора не помню, не то, что музыку. Как он влетел ко мне за эти шесть дней, так же и вылетел. А во-вторых, если предположить, что великий Святослав Рихтер, или Эмиль Гиллельс, или Артур Рубинштейн медленно учат, значит, на этом конкурсе они ничего бы не получили.

- Говорят, что человек играет не пальцами...

- Я понял вопрос. В принципе, невозможно понять, почему ты выходишь в зал, садишься за инструмент и чувствуешь, что публика твоя и ты можешь делать все, что хочешь, или с первой ноты думаешь: Господи, скорее бы этот кошмар кончился...

- Такое бывает тоже?

- Бывает. Мария Вениаминовна Юдина, великая пианистка, великий философ музыкальный, часто просто вставала со сцены и убегала, когда кто-нибудь ронял ключ или номерок. Софроницкий – то же самое.

- Такое напряжение, такое обнажение, что все на нервах?

- Да, это фактически можно назвать исповедью перед слушателями, или причастием, или свиданием очередным. Есть понятие: концерт. Создать это понятие трудно. Разрушить его ничего не стоит.

- Коля, говорят: служенье муз не терпит суеты. Но ты человек исключительно активный. Одной музыки тебе мало, ты как Фигаро...

- Я понял. Я давно прочел афоризм, что тот, кто никуда не торопится, никуда не опаздывает. Мне на все, в общем, хватает времени. Несмотря на мою загрузку, помимо концертной деятельности, а я все-таки считаю себя, в первую очередь, концертирующим музыкантом, потом педагогом, и потом уже общественным деятелем...

- А почему ты занимаешься общественной деятельностью? Что тобой движет?

- Потому что есть то, что мешает мне жить и существовать. Я занимаюсь теми проблемами, которые мне в свое время очень дорого стоили. И в буквальном, и в переносном смысле. О чем некая госпожа Кучкина написала статью в «Комсомольской правде» «Не стреляйте в пианиста» – помнишь? Эта история стоила мне трех лет жизни и колоссального разочарования в коллегах-музыкантах: большего потока предательства я не встречал. Может, только, когда был четыре с половиной года невыездным. Люди начали просто исчезать из жизни. Еще вчера сидели за твоим столом, пили, ели, клялись в вечной дружбе... и возникли вновь, когда все стало в порядке...

- Речь о том, что ты отказался играть с дирижером, которому отказался подавать руку в связи с одной антисемитской историей...

- Я благодарен Создателю за то, что он не позволил мне скурвиться. Я максималист.

- То есть живешь по этому принципу: кому-то подаешь руку, кому-то нет?

- Нет, ты знаешь, Олечка, я всех простил.

- Будучи максималистом?

- Я остался максималистом, я все помню, у меня, слава Богу, хорошая память. Но я всех простил. Более того, прошли многие годы, и те люди, когда ко мне приходят, я их не отвергаю.

- Коля, а ты сам никому никакой боли не причинил?

- В Прощеное воскресенье я у всех, кому я причинил какую-то неприятность, просто с чувством необходимости личной просил и прошу прощения. Да, я, к сожалению, никогда не мог удержаться от соблазна человеку, который является кое-чем, напомнить об этом, чтобы он не забыл. И это плохо.

- Это максимализм или бурный характер?

- У меня много отрицательных качеств. Я и максималист, и достаточно нетерпимый человек, я очень шумный, громкий, я много кричу дома, я много причиняю неприятностей близким из-за своего взрывного нрава...

- Но они тебя при этом очень любят.

- Я их тоже очень люблю. И может быть, я не всегда бываю прав. Одного качества у меня, слава Богу, нет, это зависти. Ни к чему: ни к успехам моих друзей, ни к их заработкам, ни к каким-то замечательным квартирам, машинам, орденам. Я всегда это принимал с искренней радостью.

- Это связано с тем, что у тебя самого все в порядке, или быть завистливым – просто свойство характера?

- Я не принадлежал никогда к числу счастливчиков, везунчиков. Знаешь, человек едет по улицам, и перед ним зеленая волна...

- Разве? А я считала, ты везунчик!

- Нет, совсем нет. Все то, что я получил в своей жизни, я получал очень нелегко. Притом, что я никогда никого ни о чем не просил. Я гордый. Я никогда не вымаливал себе званий, регалий и так далее. Все, что я имею, я заработал своими руками, вот мое единственное орудие. У меня нет никаких ни АО, ни ЗАО, ни ЗАОТ. У меня есть мои руки. Поэтому мне легко жить.

- У тебя чистая совесть? Ты хорошо спишь?

- Да, я сплю неплохо.

- А вот то, что ты занимаешься общественной работой – ты как бы сейчас близко к власти стоишь. Говорят, что интеллигенту надо от власти стоять подальше...

- Власть – это возможность командовать людьми. У меня этого нет: ни возможности, ни желания. Все, что я делаю, – это для того, чтобы помочь людям, помочь нашему обществу. Я воспитывался в семье, в которой никого нельзя было упрекнуть в том, что он совершил неблаговидный или порочащий поступок. Василий Родионович вообще был человеком святым...

- Твой знаменитый дед?..

- Да, великий бас Большого театра, который, единственно, почему не так знаменит, как Федор Иванович Шаляпин, потому что, во-первых, остался в России и не смог составить то фонографическое богатство, какое было у Шаляпина, потому что в те годы Запад был на несколько десятков лет впереди нас с нашими пещерными возможностями записи, и, во-вторых, у него были больные ноги, он не был актером, он не мог двигаться по сцене. Но сам Шаляпин говорил: эх, Вася, мне бы твой голос! Об этом свидетельствовали Сергей Иванович Мигай и Иван Семенович Козловский… Я и себя часто ощущаю каким-то пришельцем из прошлого века. Ведь всегда ставишь себя на место какого-то человека: кто-то совершил некий поступок, а ты думаешь – а мог бы ты так сделать? Унижаться, вымаливать, лизать мало достойные места для того, чтобы что-то получить – я думаю, я сгорел бы, а не смог. У меня есть барьеры. Есть преграды, которые я не считаю возможным переходить. Я этим совершенно не горжусь. Никогда ни мама, ни бабушка не говорили: Коля, ни в коем случае того-сего нельзя. Так получилось.

- Коля, ты жил и живешь в окружении женщин: дочь, жена, мать. Я видела на концертах, как твои женщины смотрят на тебя влюбленными глазами. Что такое для тебя женщина? Какую роль играет и играла в твоей жизни?

- Собственно говоря, моя семья – это то, благодаря чему я живу. Потому что все, что я делаю, я делаю не для чужого дяди, не для того, чтобы прибавить себе наград и прочего. Все делается для дома. Мой дом мне обошелся очень дорого. И в смысле денег. И в смысле того, что я создавал свой мир. Это моя родина. Я очень люблю свою жену, которая является не только моей спутницей, но и советчицей, человеком, с которым мы преодолели вместе очень многое. У меня прекрасная растет дочь, которая, как мне кажется, унаследовала от нас самые главные человеческие качества...

- Ты заговорил о близких, и у тебя даже голос дрогнул...

- У нас с мамой фактически не было никого родственников, до того, как я женился. Были я и мама. Сейчас Лариса и Женя. Наш мир крошечный. У меня нет дворцов, у меня нет ничего на Западе – ни квартиры, ни виллы, мне этого не хочется просто. Но мой мир я создал, мой мир у меня есть. И он достаточно прочен…

P.S. Сначала была панихида в Большом зале консерватории. Играли Шестую симфонию Чайковского, которую без слез слышать невозможно. Дирижировал Марк Горенштейн. Замечательные люди говорили печальные слова.

Потом было Троекуровское кладбище, тоже, конечно, со слезами. А потом – поминки в Доме литератора. И тут – было много смеха. Вспомнили, каким веселым человеком был наш общий друг Николай Петров, и такое ощущение – что он никуда не уходил, что он здесь, с нами, и мы по-прежнему можем радоваться ему и быть близким ему.

И прозвучал один из любимых его анекдотов:

Умирает человек и отправляется прямиком в рай. Привратник Петр, однако, заворачивает его:

- Тебе не сюда.

- Как не сюда, - возмущается новопреставленный, - я столько сделал добра, столько на церковь потратил.

И раздается голос Бога:

- Верни ему деньгами.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:

В Москве простились с великим пианистом Николаем Петровым