«А счастье - всюду»

«Такой умный, начитанный мальчик, - писала в письме бабушка, - неужели других профессий не знаешь?» Ну как не понять? Клоун Никулин дарит людям чистую радость, все смотрят на него и улыбаются. У самых печальных на устах эта «несмываемая слезами улыбка». А стал Дима - Дмитрий Шеваров - журналистом, писателем. Но удивительное дело: в наше разруганное за жестокость время сумел сохранить детски-нежное желание дарить людям радость, пробуждая добрую улыбку и среди слез.

- Читаю вас, Дмитрий, давно. Люблю читать даже небольшие газетные заметки, неизменно отмечая удивительно добрую, согревающую тональность вашего письма - откуда она?

- Наверное, она из тех лет, когда мы с мамой вырезали из «Комсомолки» ваши очерки. Мне было тогда лет тринадцать.

- «Человек редкой и счастливой судьбы», - так сказал о вас известный и, что важнее, честный и отнюдь не склонный к комплиментарности критик. А как вы сами чувствуете - в чем эта редкость, в чем это счастье?

- Редкость судьбы? Да вроде все как у многих: провинциальное детство, школа, университет, армия… Но вот одну редкость вспомнил: у меня были два дедушки и две бабушки. Два деда - такого в моем поколении я больше не встречал. Они очень многое мне передали - и деды, и бабушки. И до сих пор передают, потому что живут во мне.

А про счастье отвечу строками Бунина: «О счастье мы всегда лишь вспоминаем. // А счастье всюду. Может быть, оно - // Вот этот сад осенний за сараем // И чистый воздух, льющийся в окно…»

- Напомню нашим читателям, что Дмитрий Шеваров, работая в «Комсомольской правде», вел страницу с бунинским названием «Митина любовь». И все-таки, если не повторять Бунина, то в чем счастье?

- Во встречах. Вернее сказать: в цепочках встреч. Вот я встретил вас, а вы передали меня Симону Львовичу Соловейчику. Почему-то запомнилось: мы подходим к нему, а он стоит спиной к окну, высокий, красивый, весь охваченный майским солнцем. Светлейший человек!

Духовность всегда родом из детства (19 мая, Екатеринбург, «Ночь в музее»).

- Тогда он только создал свою газету «Первое сентября». Для учителей. Но с неожиданным эпиграфом: «Вы прекрасный учитель, у вас блестящие ученики».

- Да, это было что-то невероятное для того времени - газета без рекламы, без криминальной хроники, без телепрограммы, и вообще - без суеты. Газета, каждый номер которой был письмом читателю. Письмом о главном, о вечном. Я так влюбился и в газету, и в Соловейчика, что сразу попросился к нему на работу.

- И он с радостью взял вас?

- В том-то и дело, что не взял! «Комсомолка» была для него святым местом. И он сказал то, что слово в слово повторил мне потом и Ярослав Кириллович Голованов: «Из «Комсомольской правды» не уходят. Оттуда или выгоняют, или выносят». После этого я еще года полтора проработал на шестом этаже, набивая шишки и обостряя отношения.

- Возвращаясь к встречам, которые вам подарила «Комсомолка», кого бы вы назвали?

- Патриарх Алексий. Александр Исаевич и Наталия Дмитриевна Солженицыны. Виктор Петрович и Мария Семеновна Астафьевы. Лидия Корнеевна и Елена Цезаревна Чуковские. Новелла Николаевна Матвеева. Виктор Витальевич Татарский. Дмитрий Сергеевич Лихачев. Сигурд Оттович Шмидт…

- За каждым именем - веха в судьбе страны. Но почему-то в вашей книге «Добрые лица» - а это большой, почти в полтысячи страниц том - вы не написали ни о Солженицыне, ни о Патриархе…

- Это слишком крупные фигуры. Литература о них огромна и мои заметки тут ничего не добавят. Мне же хотелось высветить тех, кто остается в тени, чье подвижничество никому не ведомо.

Дмитрий с любимыми племянниками.

- Да, вы словно специально разыскиваете таких людей на своих журналистских, писательских дорогах… Как девочку Зину из рассказа «Дочка». О героическом доме Павлова, который наши бойцы удерживали 58 дней во время Сталинградской битвы, написано много, в том числе и в учебниках, и в энциклопедиях. Но история эта, вы считаете, «остается неполной»: не написано о Зине, родившейся в сражающемся доме, прямо под бомбами. Маленький живой комочек, завернутый в солдатскую портянку…

- Зина - это Зинаида Петровна Селезнева. Я случайно встретил ее в отделении милиции, она там работала. Вообще я специально никого не разыскивал. Просто те семь лет, что я работал в «Комсомолке», пришлись на время схода лавины. Нас и сейчас эта лавина все тащит по инерции куда-то, но уже не с такой ужасающей скоростью. А тогда люди не просто касались друг друга, а хватались друг за друга как за соломинку. И тогда среди этой неразберихи и ожесточения, вдруг - вне всякой логики! - вспыхивали дружество, симпатия, невероятное притяжение еще вчера незнакомых людей.

Вот прихожу весной 1990 года в Волгоградский политехнический институт, чтобы сделать заметку об одном парне. Мы где-то полчаса поговорили в сквере, а после этого я пришел домой и с порога сказал жене: «Ты не поверишь, но я нашел друга!» Так в мою жизнь вошел Дима Королев. Это был человек из 1812 года. Он светился доблестью и благородством. В Волгограде Дима стал самым молодым депутатом горсовета, в пору полной анархии и цинизма взвалил на себя социальную работу в городе. Он сгорел в этом служении людям, а был ему всего тридцать один год. Первые мои герои - это люди, встреченные на студенческих практиках: ночная няня уфимского детского дома Анна Прокофьевна Тимошкина и клоун странствующего шапито Николай Николаевич Шульгин. Когда я учился на журфаке в Свердловске, то каждое лето мы проводили на практиках где-нибудь в Верхней Пышме или Нижних Сергах. Нам мечталось выстрелить сенсационным очерком о каком-нибудь невероятном герое! А нас посылали к людям, которые и тогда не могли быть героями первых полос: дворник, участковый милиционер, доярочка, смотрительница в музее, какой-нибудь деревенский чудак-изобретатель или старичок-пушкинист. Как неохотно мы шли к этим застенчивым людям…

- Но эти герои ведь ваши любимые персонажи?

- Сейчас я понимаю, как все это было необходимо для души! И то, что нам давали задание не звезду караулить у подъезда, а идти на окраину и где-то в халупах искать старика, который каждую весну делает с детьми скворечники, - это было невероятно важно и для атмосферы в обществе. Газета удостоверяла - не стоит село без праведника. Сейчас кажется, что все советские СМИ предназначались для одного большого детского сада. Реальность порой упрощалась и искажалась до смешного. Но искажение жизни в сегодняшних СМИ - оно не смешное, а страшное. И страшное не только потому, что бесконечно смакуется страшное, а потому, что мы не видим на экране родины. Та страна, которую нам показывают, - это какое-то чучело, муляж. Только из передач канала «Культура» можно иногда узнать, какие чудесные люди живут рядом с нами, как они благородны, талантливы и милосердны. Для меня загадка, почему хозяева наших массмедиа так ненавидят все проселочное и тихое. Что это, если не ненависть к самой жизни, к самому бытию, к самому Божьему миру?

Но вот есть «Первое сентября» - маленькая частная газета, которая стала процветающим издательским домом и выпускает самые красивые и умные педагогические журналы в мире. Есть журнал «Лампада», который в одиночку вот уже много лет делает мой добрый товарищ, бывший известинец Павел Демидов. Есть удивительное издание Лидии Кудрявцевой «Художник и писатель в детской книге». Или вот: в Петербурге живет гениальный, на мой взгляд, человек - Андрей Русаков. Педагог, философ, издатель… Он выпускает газету с феноменальным названием «Детский сад со всех сторон».

- У тех изданий, которые вы назвали, крошечные тиражи! Погоду в обществе делают совсем другие. Вчера готовилась к нашей беседе, а по телевизору страшный ор стоял. Спорят - стенка на стенку, - разрешать ли еще и боевое оружие в свободной продаже для собственной безопасности людей или вообще всякое оружие запретить. И та и другая стороны демонстрируют в подтверждение одну картинку страшнее другой: убийства, смерти, уродства от пуль и т. д. и т. п. И только один человек в этом споре негромко, но упрямо повторяет, а его не слышат: «О своей безопасности думать надо, но она никакого отношения к огнестрельному оружию не имеет». А что имеет? Никто его и не спросил. Думаю, вы, Дмитрий, можете ответить на этот вопрос.

- В одном из посланий апостола Павла есть поразительные слова. Кажется, будто он написал их после такой передачи: «Ибо, когда будут говорить: «мир и безопасность», тогда внезапно постигнет их пагуба…» Разве не безумие вообще обсуждать этот вопрос об оружии? Публичный спор о том, чем и как нам обороняться друг от друга, - он сам по себе говорит о помрачении ума. Нас как-то незаметно заставили жить с ощущением, что к твоему горлу приставлен нож. И вот мы уже невольно втягиваемся в обсуждение того, чем лучше защитить семью: топором или автоматом Калашникова. А тем временем проходит жизнь, и мы не успеваем почитать детям вслух любимую книжку, и они вырастают под перекрестным огнем самых диких соблазнов и пороков. И к юношеским годам у многих из них в душе уже живого места нет. Жизнь изрешетила их насквозь.

- Но вот то, о чем вы, Дима, сейчас так горячо говорите, - это в вашем творчестве никак не отражается. Накала борьбы добра и зла в ваших книгах не чувствуется.

- Я следую заповеди вашей мамы, Инна Павловна.

- ?!

- Вы однажды вспоминали о том, как в юности вас мама просила: «Доця, пиши о хорошем…» Вам казалось, что это она от страха за вас так просила. Но вот храбрейший Соловейчик говорил нам то же самое: «Пишите о хорошем. О плохом и без вас напишут…»

Книга «Добрые лица» не случайно придумалась осенью 1999 года. В Москве дома взрывались, трагедии сыпались одна за другой. И вот, помню, ехал в электричке домой, все вокруг были ужасно подавлены, никто друг на друга старался даже не смотреть. Напротив меня какой-то человек читал журнал, а на повернутой ко мне обложке был большой снимок Евгения Павловича Леонова. И я всю дорогу смотрел на Леонова. Не мог оторваться. Кажется: что тут такого. Просто родное лицо любимого актера. Просто доброе. А вот жить без этого нельзя.

- Вы что, не встречаете, не видите зла? Не боитесь ли упреков в старомодности? Или во взгляде на действительность сквозь розовые очки?

- Упреков в старомодности я почему-то никогда не слышал - ни от читателей, ни от коллег. Мне еще не было тридцати, когда я как-то интуитивно понял, что о зле как таковом лучше не писать. Зло любит, когда его разоблачают, обнажают, обсуждают. Не потому ли оно и затопило все духовные окрестности, что вот уже много лет все новостные выпуски начинаются с самых страшных преступлений и самых жутких происшествий? И мы, как зайцы, спасаемся от этого потока на редких кочках вроде канала «Культура». В любой стране, в любом народе, если он только не утратил инстинкт самосохранения, зло знает свое место на экране и на страницах прессы. У нас оно своего места не знает, и это беда.

Что касается розовых очков - то куда сегодня без них?.. А если серьезно, то вот такая история. Иван Аксаков - поэт и публицист с бойцовским характером, человек могучего духа! - влюбившись в дочь Федора Ивановича Тютчева, писал ей в ответ на упрек в том, что он идеализирует людей: «Да, идеализирую, потому что без идеализации невозможны никакие личные отношения к людям…» Как писать о человеке, если ты не очаровался им, если не влюбился в него? Без любви все лишается смысла: зачем ты рассказываешь о своем герое, если для тебя он не герой и ты его не любишь? Но не подумайте, что это какая-то моя декларация. Наверное, эта способность видеть в каждом человеке хорошее досталась мне от каких-то моих предков. Говорят, по-детски наивными людьми были мои прадеды Иван Карпович и Фрол Яковлевич.

Статья Дмитрия Шеварова от 29 октября 1996 года. О тех самых добрых лицах в российской провинции.

- Кто читает вас, не может не заметить, какое значение вы придаете дому, семье, детям, заботе о чужих детях. В вашем очерке-исследовании об Аксаковых - «олицетворении русской семьи вообще» встретилось мне такое замечательное выражение: «лад повседневности». Да ведь это, быть может, самое главное, чего нам так не хватает в жизни! От семейного дома до любого чиновничьего кабинета. Нам нечто выдающееся подавай, а обычное устроение обычной жизни для нас просто серые будни. И, кажется, как тут найти счастье в этой обыкновенности?

- Презрев и растоптав эту живую обыкновенность, мы теряем литературу, искусство, кино. То есть оболочка, кокон, остается, но бабочка улетает.

В юности я во всех философских книжках выискивал слово «счастье». Но то, что я понял на опыте собственной жизни, я тогда ни в каких книгах не встретил. А понял я то, что счастье - это понятие очень укромное. Счастью нужна семья. Хотя бы потому, что оно избыточно и требует, чтобы им тут же делились. Вот я увидел, что пробежал по огороду ежик, но рядом со мной никого не было и это быстро забудется как пустяк. А если мы вместе с ребенком видели ежика, это уже не пустяк, а чудесное происшествие. Мы будем долго об этом вспоминать, и счастье будет длиться. Так что Толстой, мне кажется, что-то напутал, когда написал, что «все счастливые семьи счастливы одинаково». Счастье - оно всегда впервые.

- Но похоже, что само понятие семейного счастья уходит из нашей жизни. Все больше одиночества и непонимания. Даже в выходной день все сидят за компьютерами. Все вроде бы рядом и в то же время - все в разлуке.

- Да, если раньше семью испытывали на разрыв войны, ссылки, стройки, то сейчас мы сами создаем себе ситуацию разлуки. И эти виртуальные разлуки, быть может, еще горше, чем реальное расставание с близким человеком. Раньше, если человек уезжал, то писал домой письма. А сейчас мало кто догадается написать письмо в соседнюю комнату.

Я знаком с внуком русского философа и священника Павла Флоренского. Он рассказывал мне, как Павел Александрович, годами находясь в заключении, вопреки обстоятельствам продолжал жить домом и семейными заботами. И все благодаря письмам. Флоренский почти каждый день писал жене и пятерым детям - причем часто каждому отдельно. С каждым ребенком он вел диалог, учитывая его увлечения, характер и, конечно, возраст. Иногда это заочные уроки - биологии, математики, литературы, музыки, русского языка, минералогии… Когда читаешь эти письма, охватывает чувство стыда: ведь мы, находясь рядом с нашими детьми, подчас не даем им и толики того, что давал своим детям Флоренский, находясь от них за тысячи километров в ужасных условиях. То, что семейная переписка сейчас угасает, это же не только угасание жанра - это угасание духовной близости между родными людьми, охлаждение того «реактора», который помог выстоять нашему народу в самые страшные годы. Все, что мы делаем, служит или гармонии, или хаосу.

У нас страна с холодным климатом и коротким световым временем суток, и мы с детства тянемся к теплу и свету - и в физическом, и в духовном смысле. Комфорт необязателен, а вот печка нужна и ласковое слово. Вот почему наши прадедушки и прабабушки так любили семейные главы «Войны и мира», а мы любим «Ежика в тумане» и «Иронию судьбы». Эти вещи ничем не связаны, кроме одного: и у Толстого, и у Норштейна, и у Рязанова есть тепло очага, есть неспешность…

- Неспешность… С этим редким ныне словом, понятием сталкиваешься на ваших страницах. И даже так: «счастливая неспешность». Как ее жаждет душа… Мы живем так быстро! Пропускаем, не замечаем какие-то благодатные мелочи, которые вовсе и не мелочи, а составные гармонии. Вокруг сплошные крики. Оголтелая вражда убеждений, бесстыдный зов рекламы, ложный пафос, революционная нетерпимость. А под вашим пером - тишина, неспешность, понимание, что «революция означает конец старой жизни, а не рождение новой». Жизнь поменялась, а вы не меняете ни героев, ни адреса, ни интонации. Что вас держит на этом пути? И есть ли отклик?

- Что касается откликов на книги и статьи, то они всегда больше, чем я мог бы ожидать. К примеру, недавно вышла у меня антология «Год с русскими поэтами». В ней я собрал стихи, письма и дневниковые записи русских поэтов. Я собирал ее лет пять, и для меня этот поиск был страшно интересен. И вот оказалось: не только для меня. Люди почувствовали какое-то созвучие для себя в том, что волновало сердца в XIX веке. Тираж 20 тысяч стремительно разошелся, при том, что никакой рекламы не было. Это стало неожиданностью даже для самого издательства.

А что меня держит? Наверное, то, что я чувствую себя не только среди близких и друзей, но и звеном в цепи поколений. То есть, с одной стороны, я держусь за дедов и прадедов, которых уже нет, а с другой - за внуков, которых еще нет. Мы все как рыбаки, вытянувшись вдоль житейского моря, тянем одну сеть. А если я начинаю суетиться, раздражаться, унывать по мелочам, то чувствую, как начинает провисать мой участок сети и нагрузка падает на других. И тогда я скорее мешаю, чем помогаю рыбакам. Но зато потом какое счастье почувствовать, что сеть опять натянулась у тебя в руках. Помните: «Мы все уже на берегу морском, и я из тех, кто выбирает сети…»

- Арсений Тарковский?

- Да, Арсений Александрович, один из моих любимых поэтов. В армии я два года носил его книжку в командирской сумке.

- Командирской?

- Ну да, я ведь служил после университета, командиром взвода.

- Вы что-то писали об этом?

- Много лет я не мог дотронуться до этих воспоминаний, но вот три года назад написал повесть об одном дне из жизни лейтенанта. Повесть абсолютно документальная, там даже имена всех моих солдат - подлинные. Повесть называется «Петрофит» и опубликована в журнале «Дружба народов».

- А почему такое странное название?

- Петрофиты - это растения, которые живут на камнях, им даже почва не нужна. А главный герой у меня - ботаник, он служит в армии и мечтает изучать эти удивительные растения. Мы все в России немного петрофиты, приспосабливаемся к тому, к чему, может, и не надо бы приспосабливаться. Но тогда, быть может, и страны такой, как Россия, на карте бы не было?

P. S. Совсем недавно Дмитрий Шеваров стал лауреатом Горьковской литературной премии за книгу «Добрые лица». При вручении ее были сказаны слова, которые, по-моему, подводят своеобразный итог нашей беседы. «Книга не искусственная, не сладенькая, она исполнена спокойной и надежной отцовской силы. Не учит, как жить. Просто изменяет читателя. Выправляет дыхание, изменяет взгляд на мир. Начинаешь свою жизнь, обстоятельства видеть будто бы другими глазами». Лауреат премии «Большая книга» за редкое произведение о Толстом Павел Басинский, известный и, что важнее, честный и отнюдь не склонный к комплиментарности критик (см. начало беседы), рассказывая на страницах газеты о церемонии вручения премии Шеварову, объяснил это редкостным для современной литературы качеством писателя: «Книга Шеварова стала заметным явлением потому, что в ней совсем нет зла».